DeepHistory

Приведенный расклад тем агитации много дает для понимания важнейших сущностных сторон политического сознания ее субъектов. В частности, достаточно выпукло проявляется его доминантная деструктивность. Немаловажно и то, что он (расклад тем) позволяет перевести из рефлексивной плоскости в эмпирическую рассмотрение одной весьма дискуссионной на протяжении последних десятилетий проблемы. Речь идет о том, насколько вообще борьба крестьянства на протяжении истории была борьбой «за» и насколько — «против». В самом деле, выделенная совокупность тем представляет собой политическую программу, обращенную к широким кругам крестьянства. Ее революционность очевидна и сама по себе не столь интересна. Гораздо более интересен ее рельефно проявившийся дисбаланс: агитаторы, призывая крестьян к борьбе против самодержавно-помещичьего строя, в несравненно меньшей степени говорили о борьбе «за». Ведь отмеченные пять ведущих тем — это все как раз «против», а «за» представлено лишь единственной неэпизодичной темой — выборностью госаппарата.

Слабая «эшелонированность» программы особенно хорошо просматривается, если выстроить «цепочку» соотношений тем типа «против» и тем типа «за». Так, например, призывы к демократическому переустройству страны выдвигались агитаторами либо в форме «против» — свержение самодержавия, либо в форме «за» — выборность госаппарата. Первая тема, как отмечалось, встречается 22 раза, тогда как вторая — только в 10 случаях. А если от лозунга выборности госаппарата перейти к конкретизирующему требованию о введении в будущей России республики, то последнее отмечено всего лишь в 4 случаях. Это свидетельствует о том, что и в рассматриваемый период идея республики продвигалась в сознание крестьян крайне тяжело. Та же картина получится, если в данной «цепочке» республику заменить на выборность главы государства: 22—10—4. Таким образом, статистические соотношения «за» и «против» определенно подтверждают сделанный выше вывод о доминантной деструктивности политического сознания участников агитации, равно как и предлагавшейся ими крестьянам «программы»[19].

Итак, насколько мы могли убедиться, продемонстрированный на материале политической агитации подход позволяет получить конкретный ответ на вопрос, являвшийся одним из краеугольных в дискуссиях 60-х — 80-х годов о крестьянстве.

Будучи обреченными на состояние своеобразной «острой теоретико-методической недостаточности» проблемы ментальное и социального поведения крестьян так или иначе находились все же в поле исследовательского внимания. А вот с синхронным изучением той и другой «в связке» дело обстояло и до сих пор обстоит совсем из рук вон плохо. Между тем, имеющийся опыт свидетельствует, что при таком подходе наблюдается отнюдь не какое-то простое сложение эвристических потенциалов изучаемых аспектов, а их, как бы, умножение.

Материалы по социальным конфликтам в белорусской деревне, мобилизованные для данного исследования, свидетельствуют о том, что и после поражения революции 1905/07 гг., в условиях реакции и проведения новой аграрной политики крестьянство определенно сохранило способность действовать в борьбе за свои интересы как объединенная осознанием принадлежности к одному «мы» социально-психологическая общность. Понятно, что в последнюю естественным образом не могли включаться те, кто, если использовать образ Т. Шанина, «носил униформу, меховые шубы, золотые очки». Принципиально важно здесь, что, казалось бы вопреки «логике», линейно выводимой многими тогдашними и современными исследователями из 1905 года, в это «мы» определенно не включались и те, кто — отнюдь не обладал перечисленными аксессуарами — просто, к примеру, складно говорил[20]. Даже если при этом он говорил о необходимости увеличения крестьянских земельных наделов. Вот почему столь удивительно низким оказался выявленный коэффициент эффективности революционной пропаганды в деревне: реальное крестьянское движение подпитывалось собственными мотивами; мотивации же, предлагавшиеся агитаторами, как правило, не воспринимались крестьянами.